Прямой эфир

Несмотря на то, что у моей соседки Генриетты Иосифовны Штангенциркуль было два высших филологических образования и три кошки разной породы, она все еще оставалась молодой дамой. И как вы помните, дамой она была к тому же еще весьма ого-го, а порой так и вовсе о-ля-ля.

И вполне естественно, что сантехник из местного ЖЭКа Трифон Серов потерял голову и влюбился по самые уши. Хотя утверждал, что по самые помидоры. Что также может быть правдой, чтобы это ни значило.

Изо дня в день он прогуливался мимо Генриеттиной парадной, делая вид, что целиком и полностью погружен в работу. Что, дескать, он тут не за ради лучезарнейшей из женщин, и не потому что «вот прям страсть» как необходимо увидеть прекраснейшую из нимф. Что, мол, он тут со страшной силой работает. И нечего тут ходить и мешать совершать трудовой подвиг.

При всем при этом наш доблестный сантехник все не решался пойти в своих романтических намерениях дальше проверки сварных швов в трубах многоквартирного дома, где жила дама его сердца.

Опра

И так он надоел Генриетте (и не только ей) своим ежедневным появлением, что начал вызывать в нашей героине желание не просто не ответить на приветствие, а послать Трифона в дали как можно дальние. Без компаса и провианта.

В один из дней некое провидение или стечение обстоятельств, или непонятно откуда взявшаяся сила воли Трифона, а то и все разом заставили его собраться с мыслями и принять решение переходить в более активную стадию ухаживания. Он надел свой самый лучший костюм, выбрился так гладко, что в его подбородке свое отражение смог увидеть даже граф Дракула, надушился чем-то вкусным из пробника в парфюмерном магазине, и направился навстречу судьбе. На его удачу Генриетта как раз выходила из парадной. «Как же тебе идет красный», — подумал Серов, любуясь, как Штангенциркуль поправляет строгое пальто ализаринового цвета.

— Чего это вы так вырядились, Трифон? – Генриетта на секунду отвлеклась от своих мыслей. В то же время где-то на задворках сознания она отметила, что на самом деле сантехник выглядит сногсшибательно, но и на тех же задворках сделала ремарку о том, что знать это Трифону не положено, дабы «физиономия кракелюром не изошла»*.

— Как говорится, встречают по одежке, провожают по уму! – подбоченясь, ответил Трифон и попытался залихватски накрутить на палец воображаемый гусарский ус.

— Смотрите, как бы вас дважды не побили, — Генриетта старалась придать своему голосу заботливую интонацию, но у нее опять получилось нечто среднее между проклятием и проповедью буддийского монаха. Недаром на всеобщем голосовании их многоквартирного дома, на который Генриетта не была приглашена, она заняла первое место в номинации «Самая надменная барышня».

Трифон притворился, что не заметил шпильки, а вслух глубокомысленно вздохнул. Именно этот вздох должен был поведать Генриетте о великой скорби, поселившейся в душе сантехника в связи с Генриеттиной неспособностью увидеть в Трифоновых поступках самые чистые намерения и не менее добрые чаяния.

Но Штангенциркуль в свою очередь постаралась придать себе вид, что вообще ничего не замечает. И вообще, в данный момент ее интересуют исключительно поэтическая лексика «Аргонавтики» Валерия Флакка в контексте римской эпической поэзии I века н.э. , например.

— Генриетта Иосифовна Штангенциркуль! – неожиданно для себя, для Генриетты и вообще для всей общественности Трифон сменил милость на гнев, засучил рукава, сграбастал филологиню в охапку, захотел произнести «авада кедавра», но перехотел, щелкнул пальцами и перенесся в… прямой эфир передачи Опры Уинфри.

Автор сама офигела (прим. автора).

Ну, что тут скажешь? Если сильно-сильно преуменьшить, то можно написать, что Генриетта удивилась. Она даже не сразу попыталась вырваться из крепких рук Трифона. Однако, как раз между восклицанием режиссера «Первая камера! Крупный план!» и приветствием телеведущей Генриетта на секунду отвлеклась и дала себе всласть насладиться этими сильными объятиями. А поскольку наша Штангенциркуль дама в крайней степени занятая и у нее каждое мгновение на счету, то и эта секунда наслаждения не прошла даром. А даже наоборот: из нее Генриетта почерпнула не только знания о физических возможностях Трифона, но и о том как ей было хорошо всю эту секунду. А потом ей под нос сунули микрофон:

— Горите в аду, черти окаянные! – прокричала Штангенциркуль в любезно предоставленный микрофон, но опытные монтажеры и прочие мультимедиа-махинаторы быстро заменили ее текст на более приличествующее формату ток-шоу:

— Я – Генриетта Штангенциркуль, эксперт в области непонимания толстых намеков. — И не важно, что голос, озвучивающий ее, был с шотландским акцентом и… и, скорее всего, пренадлежал восьмидесятичетырехлетней пакистанке, всю жизнь прожившей в китайском квартале Оклахома-сити и зарабатывающей исключительно исполнением черного гангста-рэпа и росписью заборов под хохлому.

— Добро пожаловать к нам в студию,.. – начала хозяйка шоу, но под пристальным уничижающе уничтожающим взглядом филологической дамы она осеклась, мысли ее спутались, язык заплелся, нервная дрожь пробежалась сначала с головы до пят, а потом из правого предсердия в левый желудочек. И итогом всему вместо привычного зрителям «на лучшее в мире ток-шоу», Опра прошептала церковным басом нечто между «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» и «как хорошо, что он не знает про такую как я».

Опра

Зато Трифон Серов не только собственной персоной, но и в содружестве с чувством собственного достоинства и, собственно, с намерениями собственнических притязаний в отношении госпожи Штангенциркуль внезапно почувствовал себя сначала как рыба в воде, а потом так, как если бы у него в руках были одновременно и синица, и журавль, и шкура неубитого медведя.

И вот не страшась спугнуть прочно укрепившиеся в сознании сантехника ощущения силы и – не побоюсь этого слова – вседозволенности, Серов уселся в мягкое кресло, предназначенное исключительно для очень важных гостей передачи, и увлек за собой Генриетту, которая кроме того, что находилась в состоянии близкому к прострации, ко всему прочему располагалась в уютных объятиях Трифона.

— Мягкие у вас кресла, – с улыбкой сказал сантехник, но и его озвучили иначе: — А кресла могли быть и помягче, — за Трифона это произнесла сама Опра.

А в это время на другом конце света к экранам прилипли жители многоквартирного дома, в котором проживала наша героиня. Мать Генриетты в этот момент также прилипала к экрану, находясь в гостях у подруги дочери Раисы Огородовой.

Лицевые мышцы телезрителей еле поспевали отображать эмоции, которые были настолько многочисленны и разнообразны, что даже мозг не справлялся с обработкой оных и просто пропускал к исполнению, минуя предварительную модерацию и цензуру. Отчего лица друзей, родственников и соседей нашей дамы являли не просто источник вдохновения искушенных физиогномистов, но и просто весьма забавное зрелище.

Мать Генриетты Ирма Федоровна в процессе удивления так расчувствовалась, что лишилась этих самых чувств. А Раиса Огородова вдруг вспомнила свою поварскую молодость и начала стряпать. При этом так раздухарилась, что запекла в семгу папку с диссертацией Генриетты, испекла пирожки с Дошираком, между делом допекала Ирму Федоровну, которая перемежала заламывание рук, с кусанием локтей, и в конце концов спеклась, уснув, стоя, мерно помешивая в такт своему дыханию суп в большой кастрюле.

И все это произошло еще до рекламной паузы.

Никто не остался в стороне, никого не пощадило всепоглощающее и ошарашивающее чувство изумления, которое яростной пантерой обрушилось на неподготовленные умы друзей, родственников и соседей нашей дамы. Каждая семья на своей шкуре испытала всю прелесть недоумевания. Каждую квартиру огорошило это событие, хотя бы тем, что их горячо любимая, несравненная и восхитительная во всех мыслимых и немыслимых смыслах филологиня заговорила вдруг с оклахомо-пакистанским акцентом.

И это еще до рекламной паузы.

Перенесемся назад в студию, где ранее обозначенная и горячо любимая Генриетта всеми правдами и неправдами оправдывала титул самой надменной барышни их многоквартирного дома. Будучи дамой изощренной на выдумки, она одним лишь движением брови и оперируя на грани хвастовства и бахвальства знаниями статей гражданского, трудового и уголовно-процессуального кодекса Российской, разумеется, Федерации, умудрилась пресечь все попытки наложить вторую звуковую дорожку на свои чарующие речи:

— Я вам устрою прецедент! – грозила она. – Я засужу весь ваш вертеп с кордебалетом! – она по очереди мерила взглядом Опру, оператора, режиссера, шеф-редактора, уборщицу, которая от страха обняла ведро с грязной водой, девочку на побегушках и мальчика для битья, а также все полторы сотни зрителей в зале.

Затем еще несколько минут осматривала студию, пытаясь найти престарелую пакистанскую бабушку из китайского квартала Оклахома-сити. Наконец, найдя ее (во всяком случае, она так думала), Генриетта решительным шагом подошла к старушке, посмотрела на нее сверху вниз и укоризненно покачала головой:

— Стыдно вам, гражданочка, должно быть! Стыдно! Я бы даже сказала «ай-яй-яй», но, пожалуй, понадеюсь на вашу сознательность и догадливость.

Обычно после таких воспитательных монологов нашей филологини все становились крайне сознательны и даже в еще большей степени догадливы. Не миновала чаша сия и старушки. И подхватив все свои юбки, надежды и чаяния, она под аплодисменты зрительного зала и увертюру к Лебединому озеру покинула студию. А затем и страну. А госпожа Уинфри махала ей вослед оренбургским пуховым платком, отчего у выпускающего редактора случился приступ по причине аллергии на пух, платки и Оренбург.

А Трифон Серов, наблюдая за тайфуном Штангенциркуль, все никак не мог решить для себя: насладиться захватывающим зрелищем гневного танца страсти Генриетты или мимикрировать под окружающую среду, дабы не прочувствовать своей белобрысой головой всю силу замысловатых па и вычурных коленцев кандидата филологических наук, которым почти является наша героиня. Однако, ни та ни другая мысль не обрела более-менее плотского основания, поскольку хозяйка шоу потеряла терпение и положила конец практически всему, до чего смогла дотянуться своим авторитетом:

— Я осталась спокойна, когда эти двое с безумными глазами вдруг очутились в моей студии, когда назвали всех чертями окаянными, когда развалились без приглашения в кресле для важных персон. Я была вежлива и в какой-то степени предупредительна. Но после того, как эта дамочка, — в сторону Генриетты взметнулся наманикюренный перст ведущей, — прогнала нашу лучшую зрительницу, которая одним только своим укоризненным вздохом в микрофон способна уничтожить гостя в студии и поднять рейтинг передачи… Нет, после такого я не могу больше терпеть! — госпожа Уинфри выпалила свою тираду на одном дыхании и быстро вышла из кадра.

Ее не было ровно три минуты и двадцать шесть с половиной секунды. За это время Генриетта успела подарить Трифону свой фирменный взгляд презрения с примесью то ли издевки, то ли вожделения. В свою очередь Трифон мысленно стер презрение и издевку, оставив одно лишь вожделение и несколько раз протранслировал его в голове, наслаждаясь приятным моментом.

— Простите, что покинула студию, — извинилась вернувшаяся ведущая. И тут же с места в карьер приступила к тому, что умела лучше всего на свете – задавать вопросы с участливым выражением лица. – Раз уж вы тут, расскажите, что вас привело к нам в студию? – она посмотрела в сторону Генриетты, отчего та под ее приторно добрым взглядом передернулась.

— Этот полоумный меня сюда приволок! — Как можно догадаться, Штангенциркуль имела в виду нашего прекрасного сантехнка.

А в это время многоквартирный дом разделился на две основные фракции: на яростных фанатов Штангенциркуль и сумасшедших поклонников Серова, были еще несколько группок с разной степенью психическоих отклонений, но они оказались настолько малочисленны, что с радостью, улюлюканьем и торжественным битьем посуды влились в группы основные.

— Сделайте погромче! – вежливо попросила дамочка из 26 квартиры и по-дружески стукнула в грудь паренька из квартиры 18. Паренек свалился со стула, но звук прибавил. И вовремя: как раз в этот момент, взятая крупным планом физиономия Трифона Серова начала свое повествование:

— Все началось с того, что дважды филологиня района, прикрепленного к нашему ЖЭКу, пила капучино и слизнула пенку над верхней губой, потом ела мягкое мороженое, ловко поддевая его языком, затем лакомилась устрицами…

— Хватит! Неужели мои гастрономические пристрастия так сильно повлияли на вас, господин Серов! А устрицы я ела всего один раз! И то у себя дома! Одна! В темноте!

В поисках поддержки Серов посмотрел на ведущую, но та, казалось, ждала, когда же восклицания Генриетты выльются во что-то более рейтинговое. Тогда Трифон обратил страдальческий взор к зрителям, но и они забыли о сантехнике, следя за командами на табло. «Аплодисменты!» — невпопад высветилось на табло и студия потонула в грохоте рукоплесканий. «Аплодисменты, переходящие в овации!» — и Трифон забыл зачем вообще тут находится. Когда грохот стих, Опра обратилась к сантехнику:

— Стало быть, вы возжелали Генриетту Штангенциркуль в физическом недвусмысленном плане?

Зрители фривольно загудели, и в разных концах зала раздались пошлые присвистывания.

— Все не так! – смутился Трифон и покраснел, затем оскорбился в самых чистых чуствах и покраснел еще сильнее. – Я просто посмотрел на нее другими глазами. Я увидел в ней красивую и чертовски привлекательную женщину. А не самую надменную барышню их многоквартирного дома.

Зрители встали со своих мест и забросали Трифона цветами, затем на секунду присели, снова встали и забросали Генриетту плюшевыми игрушками. А телезритель из квартире 14 того самого многоквартиного дома, пытаясь повторить действия зрителей в студии, бросил в телевизор герань в горшке. Панель телевизора приказала долго жить, а его супруга приказала ему выметаться, и пришлось ему уйти в странствия дальние, примерно на два этажа выше.

А Трифон продолжил свой рассказ:

— И вот после того, как Генриетта нагнулась, чтобы подать мне ключ на 16, я дал себе слово, что сделаю все возможное и даже невозможное ради воссоединения двух одиноких сердец.

И ведь, действительно, сделал. Ну… попытался. Принимая во внимание, что предмет его пылкой любви была не просто женщина, а целая филологическая дама, Трифон боялся упасть в грязь лицом. Все знают, что дамы предпочитают любить ушами, и в первую очередь Трифон решил стать для Генриетты хорошим собеседником. Он проштудировал Кембриджский орфографический словарь (трижды), Большую Американскую Энциклопедию (от силы полтора раза), словарь политических терминов, а также подшивки журналов «Юный техник», «Современная драматургия», «Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология», ко всему прочему, пробежался глазами по Бхагават-Гите, двум финансовым справочникам, трем газетам «Нью-Йорк таймс» за март 1999 года и инструкции по эксплуатации ручного фрезера. После подобных подготовительных процедур и мероприятий сантехник хотел невзначай заговорить с Генриеттой на темы далекие от их привычных бесед, о трубах, ЖЭКе, квитанциях и как правильно экономить воду. Он хотел просто по-человечески поговорить.

— Я делал все, чтобы и Генриетта Иосифовна во мне увидел пусть не мужчину, но хотя бы человека, а не сантехника, но она, казалось, специально культивировала в себе искусственно созданный имидж надменной барышни.

— Искусственно?! – Генриетта мысленно поправила на голове воображаемую корону.

— Ну, естественно, искусственно! – подтвердил Трифон, мысленно представляя Генриетту в прозрачной фате, в хорошем настроении, в кабриолете Форд Мустанг.

— Так естественно или искусственно? – запуталась Опра, мысленно пытаясь распутаться.

— Искусственно! – ответила Трифон.

— Естественно! – воззразила Генриетта.

— Так выпьем же за единство противоположностей! – воскликнул в многоквартином доме дед из квартиры 10, поднимая бокал с вином из личных запасов.

И призыв дедули был настолько проникновенным, что проник сквозь электронно-лучевую трубку его допотопного телевизора в антенну и посредством радиоволн добрался до студии, где снималось Шоу Опры. И уже там этот призыв подхватили все зрители, которые не отрывая глаз от табло с надписью «Високо-високо в горах жила малэнькая, но отшен гордая птыщка…», достали из-за пазухи стаканчики с жидкостью бордового цвета и разом опустошили их.

— А теперь давайте попросим Ее филологическое надменное благородие поделиться своей версией истории, — улыбнулась Опра во весь рот, вздернула нос и настроила глаза на Генриетту.

— Хорошенько просите, — усмехнуласся Трифон, — она любит это.

— Я и так расскажу, — фыркнул Генриетта и мысленно показала сантехнику язык.

Сантехник пожал плечами и посмотрел на Опру, всем своим видом намекая, что, мол, именно так и стоит вести себя с Генриеттой. Но ведущая не поняла намеков и все равно стала просить нашу даму хорошенько:

— Прошу по-хорошему рассказать мне свою историю, а то ведь, знаете, я на пути к рейтингам ни перед чем не остановлюсь!

И Генриетта начала:

— Некоторое время назад моя мать Ирма похоронила во мне надежду на любовь и счастье.

Наступила пауза.

Пауза все еще висела.

МХАТовская пауза вышла покурить.

Книга рекордов Гиннеса выделила этой паузе целую страницу и цикл передач.

— И что дальше? – на исходе пятнадцатой минуты не выдержала Опра и спросила напрямую.

— Это все!

«Но этого мало для передачи!» — зашептала женщина, падкая на сенсации.

— Ну, можете указать, что мать у меня была ведьма.

— В смысле с дурным характером?

— В том числе.

— Но как это объяснит то, что вы не хотите ответить Трифону взаимностью? – госпожа Уинфри надела очки в тонкой оправе и сделал еще более умное и участливое лицо, но которое при всем при этом должно было как бы намекать на то, что мировая общественность в этом самом лице жаждет знать ответ.

— Какой взаимностью? – Генриетта, наконец, покинула колени Трифона. Она выпрямилась во весь рост и возвышаясь над сидящими в студии, вопросила: — Неужели я должна была отвечать такой же тупостью на всю ту тупость, которую творил Серов? Может, я должна была умилиться от охапки пластиковых труб, якобы нечаянно забытых у моей двери?

— Но это был акт любви и нежности! – вслед за Генриеттой подскочил Трифон.

— Ах, вот оно что! Значит, в качестве ответа на эту любовь я должна была ежедневно ломать ноги, спотыкаясь об них. Я может быть что-то другое от вас ожидала! Что-то более нормальное. Цветы, например. Конфеты.

— Но я вам стихи писал! Вы же любите стихи. Вы же филолог!

Студия единым порывом издала умиленный возглас.

— Стихи? «О, гражданка Генриетта. Вы прекрасней, чем котлета». Это, по-вашему, стихи?

По студии разнесся звук, похожий на «пфф».

— Допустим, тут не сильно романтично вышло, зато… зато… в общем, вы правда лучше котлеты. А вот конфеты я вам приносил. Только вас дома не было. И пока я ждал все их сам и съел. Ох, если дело в конфетах, я вам кучу конфет куплю!

— Да не нужны мне твои конфеты, — покачала головой Регина, переходя на «ты» и одновременно поражаясь такой непроходимой непроницательности. – Я за фигурой слежу.

— А что тебе нужно? – побитым щенком Трифон посмотрел в глаза филологине, также перейдя на «ты», и ему показалось, что в них отразилось нечто теплое и нежное.

— Что мне нужно? Чего-то более конкретного. Простого. Понятного. Недвусмысленного. Открытого. Смелого. Прямолинейного. Без экивоков. Без подражания. От чистого сердца. Вот, что мне нужно.

На всех табло высветилось «Таинственная тишина!» И студия действительно затихла. Самые выносливые зрители даже перестали дышать, а некоторые даже замедлили сердцебиение. Пролетавшая муха, так громко жужжала, что сама смутилась своей бестактности, поэтому незамедлительно спустилась на пол и пошла дальше пешком. Ни разу за всю историю передачи не случалось подобного.

В многоквартирном доме тоже творилось невообразимое. Бабушка из квартиры 4 вдруг резко захотела замуж, а все мужчины на всякий случай дали обет безбрачия, даже женатые. Ирма Федоровна тихо утирала слезы нежности, глядя на счастливые лица Генриетты и Трифона. Подруга Раи Огородова тоже утирала слезы, но совершенно не тихо. Она то с рыданиями прижималась к лацкану пиджака соседа из 11 квартиры, то с причитаниями «Вот и пришла пора прощаться с девичьей косой, родимая подруженька» падала на грудь соседа из 1 квартиры.

А в студии Трифон и Генриетта смотрели в глаза друг другу и ничего не замечали. С каждой секундой они каким-то неведомым образом постепенно приближались друг к другу.

Опра

А Опра Уинфри не в силах терпеть тотальное безмолвие и невозможность вставить слово, объявила рекламную паузу. Но и через пять минут рекламы ничего не изменилось. Поэтому ведущая, облеченная властью в конкретно этом павильоне, возвестила:

— Да поцелуйтесь вы уже скорее!

И тут началось то, что потом продолжилось: сантехник и филологиня самозабвенно целовались, студия неистовствовала, овации не утихали, смех не смолкал, свист не прекращался. Слезы счастья текли рекой. А Опра закатив глаза, представляла каких небывалых высот достигнет рейтинг этого шоу.

Масштаб бедствия… то есть размах веселья в многоквартирном доме тоже достиг своего апогея: мужчины забыли об обете безбрачия и сделали предложения бабуле из 4 квартиры, сосед 11 начистил физиономию соседу из 1, а Рая Огородова, чтобы не выбирать из двух зол, умчалась в неизвестном направлении с соседом из 99.

Слова со звездочкой: кракелюр — техника искусственного создания трещин на различной поверхности. В данном контексте «чтобы физиономия кракелюром не изошла» значит «шоб харя не треснула»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.