Несмотря на то, что у моей соседки Генриетты Иосифовны Штангенциркуль было два высших филологических образования и три кошки разной породы, она все еще оставалась молодой дамой. И как вы помните, дамой она была к тому же еще весьма ого-го, а порой так и вовсе о-ля-ля.
И вполне естественно, что сантехник из местного ЖЭКа Трифон Серов потерял голову и влюбился по самые уши. Хотя утверждал, что по самые помидоры. Что также может быть правдой, чтобы это ни значило.
Изо дня в день он прогуливался мимо Генриеттиной парадной, делая вид, что целиком и полностью погружен в работу. Что, дескать, он тут не за ради лучезарнейшей из женщин, и не потому что «вот прям страсть» как необходимо увидеть прекраснейшую из нимф. Что, мол, он тут со страшной силой работает. И нечего тут ходить и мешать совершать трудовой подвиг.
При всем при этом наш доблестный сантехник все не решался пойти в своих романтических намерениях дальше проверки сварных швов в трубах многоквартирного дома, где жила дама его сердца.
И так он надоел Генриетте (и не только ей) своим ежедневным появлением, что начал вызывать в нашей героине желание не просто не ответить на приветствие, а послать Трифона в дали как можно дальние. Без компаса и провианта.
В один из дней некое провидение или стечение обстоятельств, или непонятно откуда взявшаяся сила воли Трифона, а то и все разом заставили его собраться с мыслями и принять решение переходить в более активную стадию ухаживания. Он надел свой самый лучший костюм, выбрился так гладко, что в его подбородке свое отражение смог увидеть даже граф Дракула, надушился чем-то вкусным из пробника в парфюмерном магазине, и направился навстречу судьбе. На его удачу Генриетта как раз выходила из парадной. «Как же тебе идет красный», — подумал Серов, любуясь, как Штангенциркуль поправляет строгое пальто ализаринового цвета.
— Чего это вы так вырядились, Трифон? – Генриетта на секунду отвлеклась от своих мыслей. В то же время где-то на задворках сознания она отметила, что на самом деле сантехник выглядит сногсшибательно, но и на тех же задворках сделала ремарку о том, что знать это Трифону не положено, дабы «физиономия кракелюром не изошла»*.
— Как говорится, встречают по одежке, провожают по уму! – подбоченясь, ответил Трифон и попытался залихватски накрутить на палец воображаемый гусарский ус.
— Смотрите, как бы вас дважды не побили, — Генриетта старалась придать своему голосу заботливую интонацию, но у нее опять получилось нечто среднее между проклятием и проповедью буддийского монаха. Недаром на всеобщем голосовании их многоквартирного дома, на который Генриетта не была приглашена, она заняла первое место в номинации «Самая надменная барышня».
Трифон притворился, что не заметил шпильки, а вслух глубокомысленно вздохнул. Именно этот вздох должен был поведать Генриетте о великой скорби, поселившейся в душе сантехника в связи с Генриеттиной неспособностью увидеть в Трифоновых поступках самые чистые намерения и не менее добрые чаяния.
Но Штангенциркуль в свою очередь постаралась придать себе вид, что вообще ничего не замечает. И вообще, в данный момент ее интересуют исключительно поэтическая лексика «Аргонавтики» Валерия Флакка в контексте римской эпической поэзии I века н.э. , например.
— Генриетта Иосифовна Штангенциркуль! – неожиданно для себя, для Генриетты и вообще для всей общественности Трифон сменил милость на гнев, засучил рукава, сграбастал филологиню в охапку, захотел произнести «авада кедавра», но перехотел, щелкнул пальцами и перенесся в… прямой эфир передачи Опры Уинфри.
Автор сама офигела (прим. автора).
Ну, что тут скажешь? Если сильно-сильно преуменьшить, то можно написать, что Генриетта удивилась. Она даже не сразу попыталась вырваться из крепких рук Трифона. Однако, как раз между восклицанием режиссера «Первая камера! Крупный план!» и приветствием телеведущей Генриетта на секунду отвлеклась и дала себе всласть насладиться этими сильными объятиями. А поскольку наша Штангенциркуль дама в крайней степени занятая и у нее каждое мгновение на счету, то и эта секунда наслаждения не прошла даром. А даже наоборот: из нее Генриетта почерпнула не только знания о физических возможностях Трифона, но и о том как ей было хорошо всю эту секунду. А потом ей под нос сунули микрофон:
— Горите в аду, черти окаянные! – прокричала Штангенциркуль в любезно предоставленный микрофон, но опытные монтажеры и прочие мультимедиа-махинаторы быстро заменили ее текст на более приличествующее формату ток-шоу:
— Я – Генриетта Штангенциркуль, эксперт в области непонимания толстых намеков. — И не важно, что голос, озвучивающий ее, был с шотландским акцентом и… и, скорее всего, пренадлежал восьмидесятичетырехлетней пакистанке, всю жизнь прожившей в китайском квартале Оклахома-сити и зарабатывающей исключительно исполнением черного гангста-рэпа и росписью заборов под хохлому.
— Добро пожаловать к нам в студию,.. – начала хозяйка шоу, но под пристальным уничижающе уничтожающим взглядом филологической дамы она осеклась, мысли ее спутались, язык заплелся, нервная дрожь пробежалась сначала с головы до пят, а потом из правого предсердия в левый желудочек. И итогом всему вместо привычного зрителям «на лучшее в мире ток-шоу», Опра прошептала церковным басом нечто между «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» и «как хорошо, что он не знает про такую как я».
Зато Трифон Серов не только собственной персоной, но и в содружестве с чувством собственного достоинства и, собственно, с намерениями собственнических притязаний в отношении госпожи Штангенциркуль внезапно почувствовал себя сначала как рыба в воде, а потом так, как если бы у него в руках были одновременно и синица, и журавль, и шкура неубитого медведя.
И вот не страшась спугнуть прочно укрепившиеся в сознании сантехника ощущения силы и – не побоюсь этого слова – вседозволенности, Серов уселся в мягкое кресло, предназначенное исключительно для очень важных гостей передачи, и увлек за собой Генриетту, которая кроме того, что находилась в состоянии близкому к прострации, ко всему прочему располагалась в уютных объятиях Трифона.
— Мягкие у вас кресла, – с улыбкой сказал сантехник, но и его озвучили иначе: — А кресла могли быть и помягче, — за Трифона это произнесла сама Опра.
А в это время на другом конце света к экранам прилипли жители многоквартирного дома, в котором проживала наша героиня. Мать Генриетты в этот момент также прилипала к экрану, находясь в гостях у подруги дочери Раисы Огородовой.
Лицевые мышцы телезрителей еле поспевали отображать эмоции, которые были настолько многочисленны и разнообразны, что даже мозг не справлялся с обработкой оных и просто пропускал к исполнению, минуя предварительную модерацию и цензуру. Отчего лица друзей, родственников и соседей нашей дамы являли не просто источник вдохновения искушенных физиогномистов, но и просто весьма забавное зрелище.
Мать Генриетты Ирма Федоровна в процессе удивления так расчувствовалась, что лишилась этих самых чувств. А Раиса Огородова вдруг вспомнила свою поварскую молодость и начала стряпать. При этом так раздухарилась, что запекла в семгу папку с диссертацией Генриетты, испекла пирожки с Дошираком, между делом допекала Ирму Федоровну, которая перемежала заламывание рук, с кусанием локтей, и в конце концов спеклась, уснув, стоя, мерно помешивая в такт своему дыханию суп в большой кастрюле.
И все это произошло еще до рекламной паузы.
Никто не остался в стороне, никого не пощадило всепоглощающее и ошарашивающее чувство изумления, которое яростной пантерой обрушилось на неподготовленные умы друзей, родственников и соседей нашей дамы. Каждая семья на своей шкуре испытала всю прелесть недоумевания. Каждую квартиру огорошило это событие, хотя бы тем, что их горячо любимая, несравненная и восхитительная во всех мыслимых и немыслимых смыслах филологиня заговорила вдруг с оклахомо-пакистанским акцентом.
И это еще до рекламной паузы.
Перенесемся назад в студию, где ранее обозначенная и горячо любимая Генриетта всеми правдами и неправдами оправдывала титул самой надменной барышни их многоквартирного дома. Будучи дамой изощренной на выдумки, она одним лишь движением брови и оперируя на грани хвастовства и бахвальства знаниями статей гражданского, трудового и уголовно-процессуального кодекса Российской, разумеется, Федерации, умудрилась пресечь все попытки наложить вторую звуковую дорожку на свои чарующие речи:
— Я вам устрою прецедент! – грозила она. – Я засужу весь ваш вертеп с кордебалетом! – она по очереди мерила взглядом Опру, оператора, режиссера, шеф-редактора, уборщицу, которая от страха обняла ведро с грязной водой, девочку на побегушках и мальчика для битья, а также все полторы сотни зрителей в зале.
Затем еще несколько минут осматривала студию, пытаясь найти престарелую пакистанскую бабушку из китайского квартала Оклахома-сити. Наконец, найдя ее (во всяком случае, она так думала), Генриетта решительным шагом подошла к старушке, посмотрела на нее сверху вниз и укоризненно покачала головой:
— Стыдно вам, гражданочка, должно быть! Стыдно! Я бы даже сказала «ай-яй-яй», но, пожалуй, понадеюсь на вашу сознательность и догадливость.
Обычно после таких воспитательных монологов нашей филологини все становились крайне сознательны и даже в еще большей степени догадливы. Не миновала чаша сия и старушки. И подхватив все свои юбки, надежды и чаяния, она под аплодисменты зрительного зала и увертюру к Лебединому озеру покинула студию. А затем и страну. А госпожа Уинфри махала ей вослед оренбургским пуховым платком, отчего у выпускающего редактора случился приступ по причине аллергии на пух, платки и Оренбург.
А Трифон Серов, наблюдая за тайфуном Штангенциркуль, все никак не мог решить для себя: насладиться захватывающим зрелищем гневного танца страсти Генриетты или мимикрировать под окружающую среду, дабы не прочувствовать своей белобрысой головой всю силу замысловатых па и вычурных коленцев кандидата филологических наук, которым почти является наша героиня. Однако, ни та ни другая мысль не обрела более-менее плотского основания, поскольку хозяйка шоу потеряла терпение и положила конец практически всему, до чего смогла дотянуться своим авторитетом:
— Я осталась спокойна, когда эти двое с безумными глазами вдруг очутились в моей студии, когда назвали всех чертями окаянными, когда развалились без приглашения в кресле для важных персон. Я была вежлива и в какой-то степени предупредительна. Но после того, как эта дамочка, — в сторону Генриетты взметнулся наманикюренный перст ведущей, — прогнала нашу лучшую зрительницу, которая одним только своим укоризненным вздохом в микрофон способна уничтожить гостя в студии и поднять рейтинг передачи… Нет, после такого я не могу больше терпеть! — госпожа Уинфри выпалила свою тираду на одном дыхании и быстро вышла из кадра.
Ее не было ровно три минуты и двадцать шесть с половиной секунды. За это время Генриетта успела подарить Трифону свой фирменный взгляд презрения с примесью то ли издевки, то ли вожделения. В свою очередь Трифон мысленно стер презрение и издевку, оставив одно лишь вожделение и несколько раз протранслировал его в голове, наслаждаясь приятным моментом.
— Простите, что покинула студию, — извинилась вернувшаяся ведущая. И тут же с места в карьер приступила к тому, что умела лучше всего на свете – задавать вопросы с участливым выражением лица. – Раз уж вы тут, расскажите, что вас привело к нам в студию? – она посмотрела в сторону Генриетты, отчего та под ее приторно добрым взглядом передернулась.
— Этот полоумный меня сюда приволок! — Как можно догадаться, Штангенциркуль имела в виду нашего прекрасного сантехнка.
А в это время многоквартирный дом разделился на две основные фракции: на яростных фанатов Штангенциркуль и сумасшедших поклонников Серова, были еще несколько группок с разной степенью психическоих отклонений, но они оказались настолько малочисленны, что с радостью, улюлюканьем и торжественным битьем посуды влились в группы основные.
— Сделайте погромче! – вежливо попросила дамочка из 26 квартиры и по-дружески стукнула в грудь паренька из квартиры 18. Паренек свалился со стула, но звук прибавил. И вовремя: как раз в этот момент, взятая крупным планом физиономия Трифона Серова начала свое повествование:
— Все началось с того, что дважды филологиня района, прикрепленного к нашему ЖЭКу, пила капучино и слизнула пенку над верхней губой, потом ела мягкое мороженое, ловко поддевая его языком, затем лакомилась устрицами…
— Хватит! Неужели мои гастрономические пристрастия так сильно повлияли на вас, господин Серов! А устрицы я ела всего один раз! И то у себя дома! Одна! В темноте!
В поисках поддержки Серов посмотрел на ведущую, но та, казалось, ждала, когда же восклицания Генриетты выльются во что-то более рейтинговое. Тогда Трифон обратил страдальческий взор к зрителям, но и они забыли о сантехнике, следя за командами на табло. «Аплодисменты!» — невпопад высветилось на табло и студия потонула в грохоте рукоплесканий. «Аплодисменты, переходящие в овации!» — и Трифон забыл зачем вообще тут находится. Когда грохот стих, Опра обратилась к сантехнику:
— Стало быть, вы возжелали Генриетту Штангенциркуль в физическом недвусмысленном плане?
Зрители фривольно загудели, и в разных концах зала раздались пошлые присвистывания.
— Все не так! – смутился Трифон и покраснел, затем оскорбился в самых чистых чуствах и покраснел еще сильнее. – Я просто посмотрел на нее другими глазами. Я увидел в ней красивую и чертовски привлекательную женщину. А не самую надменную барышню их многоквартирного дома.
Зрители встали со своих мест и забросали Трифона цветами, затем на секунду присели, снова встали и забросали Генриетту плюшевыми игрушками. А телезритель из квартире 14 того самого многоквартиного дома, пытаясь повторить действия зрителей в студии, бросил в телевизор герань в горшке. Панель телевизора приказала долго жить, а его супруга приказала ему выметаться, и пришлось ему уйти в странствия дальние, примерно на два этажа выше.
А Трифон продолжил свой рассказ:
— И вот после того, как Генриетта нагнулась, чтобы подать мне ключ на 16, я дал себе слово, что сделаю все возможное и даже невозможное ради воссоединения двух одиноких сердец.
И ведь, действительно, сделал. Ну… попытался. Принимая во внимание, что предмет его пылкой любви была не просто женщина, а целая филологическая дама, Трифон боялся упасть в грязь лицом. Все знают, что дамы предпочитают любить ушами, и в первую очередь Трифон решил стать для Генриетты хорошим собеседником. Он проштудировал Кембриджский орфографический словарь (трижды), Большую Американскую Энциклопедию (от силы полтора раза), словарь политических терминов, а также подшивки журналов «Юный техник», «Современная драматургия», «Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология», ко всему прочему, пробежался глазами по Бхагават-Гите, двум финансовым справочникам, трем газетам «Нью-Йорк таймс» за март 1999 года и инструкции по эксплуатации ручного фрезера. После подобных подготовительных процедур и мероприятий сантехник хотел невзначай заговорить с Генриеттой на темы далекие от их привычных бесед, о трубах, ЖЭКе, квитанциях и как правильно экономить воду. Он хотел просто по-человечески поговорить.
— Я делал все, чтобы и Генриетта Иосифовна во мне увидел пусть не мужчину, но хотя бы человека, а не сантехника, но она, казалось, специально культивировала в себе искусственно созданный имидж надменной барышни.
— Искусственно?! – Генриетта мысленно поправила на голове воображаемую корону.
— Ну, естественно, искусственно! – подтвердил Трифон, мысленно представляя Генриетту в прозрачной фате, в хорошем настроении, в кабриолете Форд Мустанг.
— Так естественно или искусственно? – запуталась Опра, мысленно пытаясь распутаться.
— Искусственно! – ответила Трифон.
— Естественно! – воззразила Генриетта.
— Так выпьем же за единство противоположностей! – воскликнул в многоквартином доме дед из квартиры 10, поднимая бокал с вином из личных запасов.
И призыв дедули был настолько проникновенным, что проник сквозь электронно-лучевую трубку его допотопного телевизора в антенну и посредством радиоволн добрался до студии, где снималось Шоу Опры. И уже там этот призыв подхватили все зрители, которые не отрывая глаз от табло с надписью «Високо-високо в горах жила малэнькая, но отшен гордая птыщка…», достали из-за пазухи стаканчики с жидкостью бордового цвета и разом опустошили их.
— А теперь давайте попросим Ее филологическое надменное благородие поделиться своей версией истории, — улыбнулась Опра во весь рот, вздернула нос и настроила глаза на Генриетту.
— Хорошенько просите, — усмехнуласся Трифон, — она любит это.
— Я и так расскажу, — фыркнул Генриетта и мысленно показала сантехнику язык.
Сантехник пожал плечами и посмотрел на Опру, всем своим видом намекая, что, мол, именно так и стоит вести себя с Генриеттой. Но ведущая не поняла намеков и все равно стала просить нашу даму хорошенько:
— Прошу по-хорошему рассказать мне свою историю, а то ведь, знаете, я на пути к рейтингам ни перед чем не остановлюсь!
И Генриетта начала:
— Некоторое время назад моя мать Ирма похоронила во мне надежду на любовь и счастье.
Наступила пауза.
Пауза все еще висела.
МХАТовская пауза вышла покурить.
Книга рекордов Гиннеса выделила этой паузе целую страницу и цикл передач.
— И что дальше? – на исходе пятнадцатой минуты не выдержала Опра и спросила напрямую.
— Это все!
«Но этого мало для передачи!» — зашептала женщина, падкая на сенсации.
— Ну, можете указать, что мать у меня была ведьма.
— В смысле с дурным характером?
— В том числе.
— Но как это объяснит то, что вы не хотите ответить Трифону взаимностью? – госпожа Уинфри надела очки в тонкой оправе и сделал еще более умное и участливое лицо, но которое при всем при этом должно было как бы намекать на то, что мировая общественность в этом самом лице жаждет знать ответ.
— Какой взаимностью? – Генриетта, наконец, покинула колени Трифона. Она выпрямилась во весь рост и возвышаясь над сидящими в студии, вопросила: — Неужели я должна была отвечать такой же тупостью на всю ту тупость, которую творил Серов? Может, я должна была умилиться от охапки пластиковых труб, якобы нечаянно забытых у моей двери?
— Но это был акт любви и нежности! – вслед за Генриеттой подскочил Трифон.
— Ах, вот оно что! Значит, в качестве ответа на эту любовь я должна была ежедневно ломать ноги, спотыкаясь об них. Я может быть что-то другое от вас ожидала! Что-то более нормальное. Цветы, например. Конфеты.
— Но я вам стихи писал! Вы же любите стихи. Вы же филолог!
Студия единым порывом издала умиленный возглас.
— Стихи? «О, гражданка Генриетта. Вы прекрасней, чем котлета». Это, по-вашему, стихи?
По студии разнесся звук, похожий на «пфф».
— Допустим, тут не сильно романтично вышло, зато… зато… в общем, вы правда лучше котлеты. А вот конфеты я вам приносил. Только вас дома не было. И пока я ждал все их сам и съел. Ох, если дело в конфетах, я вам кучу конфет куплю!
— Да не нужны мне твои конфеты, — покачала головой Регина, переходя на «ты» и одновременно поражаясь такой непроходимой непроницательности. – Я за фигурой слежу.
— А что тебе нужно? – побитым щенком Трифон посмотрел в глаза филологине, также перейдя на «ты», и ему показалось, что в них отразилось нечто теплое и нежное.
— Что мне нужно? Чего-то более конкретного. Простого. Понятного. Недвусмысленного. Открытого. Смелого. Прямолинейного. Без экивоков. Без подражания. От чистого сердца. Вот, что мне нужно.
На всех табло высветилось «Таинственная тишина!» И студия действительно затихла. Самые выносливые зрители даже перестали дышать, а некоторые даже замедлили сердцебиение. Пролетавшая муха, так громко жужжала, что сама смутилась своей бестактности, поэтому незамедлительно спустилась на пол и пошла дальше пешком. Ни разу за всю историю передачи не случалось подобного.
В многоквартирном доме тоже творилось невообразимое. Бабушка из квартиры 4 вдруг резко захотела замуж, а все мужчины на всякий случай дали обет безбрачия, даже женатые. Ирма Федоровна тихо утирала слезы нежности, глядя на счастливые лица Генриетты и Трифона. Подруга Раи Огородова тоже утирала слезы, но совершенно не тихо. Она то с рыданиями прижималась к лацкану пиджака соседа из 11 квартиры, то с причитаниями «Вот и пришла пора прощаться с девичьей косой, родимая подруженька» падала на грудь соседа из 1 квартиры.
А в студии Трифон и Генриетта смотрели в глаза друг другу и ничего не замечали. С каждой секундой они каким-то неведомым образом постепенно приближались друг к другу.
А Опра Уинфри не в силах терпеть тотальное безмолвие и невозможность вставить слово, объявила рекламную паузу. Но и через пять минут рекламы ничего не изменилось. Поэтому ведущая, облеченная властью в конкретно этом павильоне, возвестила:
— Да поцелуйтесь вы уже скорее!
И тут началось то, что потом продолжилось: сантехник и филологиня самозабвенно целовались, студия неистовствовала, овации не утихали, смех не смолкал, свист не прекращался. Слезы счастья текли рекой. А Опра закатив глаза, представляла каких небывалых высот достигнет рейтинг этого шоу.
Масштаб бедствия… то есть размах веселья в многоквартирном доме тоже достиг своего апогея: мужчины забыли об обете безбрачия и сделали предложения бабуле из 4 квартиры, сосед 11 начистил физиономию соседу из 1, а Рая Огородова, чтобы не выбирать из двух зол, умчалась в неизвестном направлении с соседом из 99.
Слова со звездочкой: кракелюр — техника искусственного создания трещин на различной поверхности. В данном контексте «чтобы физиономия кракелюром не изошла» значит «шоб харя не треснула»